Умирают только раз. А без крови теперь не обойдется.
— И я говорю, — пробормотал старый Теотониу. — Если прольется кровь, горы омоются и будут спасены. Но для этого многим придется пострадать.
— Пусть прольется. Кровью мы можем даже полить ваш огород, — пошутил Ребордао.
— Не повторяй этого, — сказал Жусто. — Как бы дьявол не подслушал.
— А вы с нами, дядя Теотониу?
— Еще бы!
— Мы хотим вас в командиры…
— Ну нет, командиром ты будешь. Ты смелый парень, охотник, и у тебя даже карабин есть. Я пойду с вами, но как солдат.
— Значит, дело будет! — рассмеялся Кальандро. — Сражение Серра-Мильафриша с Лиссабоном!
— А ты не смейся.
— Я против войны, — сказал Мануэл Ловадеуш. — За одной войной идет другая. Я и сам не пойду драться и никого вместо себя не пошлю.
Старый Теотониу подмигнул Ребордао и, чтобы перевести разговор на другую тему, рассказал свой любимый анекдот о хитрой крестьянке. Потом, вволю похохотав, они дружно взялись за плуг, будто кто-то с часами в руках следил за их работой.
Когда все поле было вспахано, старый Теотониу разбил грядки под лук, тыкву, арбузы. Для фасоли, которая очень любит воду, он отвел место у источника. В углу вскопал полдюжины грядок для помидоров и петрушки. К полудню вся работа была кончена. Филомена сварила большой котел гороха со свиным салом и зажарила дикого кролика. Фарруско достались кости. Пока люди ели, он барабанил хвостом и радостно тыкался мордой то в одного, то в другого. Ребордао схватил его за лапы, как тисками, сжал их узловатыми пальцами и сказал:
— Фарруско, сукин ты сын, если бы все были такими, как ты, у нас перевелись бы куропатки и кролики. Но, к счастью, другого такого нет!
Он любовно потрепал пса и дал ему кусок мяса. Пес, избавленный на утро от голода, довольно урча, лег спать. Ребордао, Жусто, кузнец и остальные поблагодарили хозяев и стали собираться.
После того как все ушли, мать и дочь снова принялись за дела, Жаиме стал возить дрок, погоняя палкой волов, а старик выстругал жердь и ею вдавливал в землю кукурузные зерна, которые остались незасыпанными и сверкали на черноземе, словно крупицы золота. Если этого не сделать, то, опаленные солнцем, они зачахнут, как только прорастут, или их склюют скворцы, дикие голуби, дрозды и другие птицы, и тогда все пропало. Кроме того, нужно было посмотреть, чтобы не оказалось огрехов, всходы должны быть густыми, а поля красивыми. Для крестьянина из-под Лиссабона красота имеет первостепенное значение, но не для жителя севера. Впрочем, старый Теотониу составлял исключение. По опыту он знал, да и инстинкт ему подсказывал, что плохо обработанное поле дает плохой урожай и что красота в данном случае — залог изобилия.
Разморенный едой, Мануэл лег на стог у входа в хижину. Фарруско, верный друг, устроился у его ног, он любил полежать. Наступили спокойные, тихие часы… Мануэл Ловадеуш, глядя на скалы, нависшие над хижиной, принялся мечтать, каким будет его дом. Но дальше первого этажа ему построить не удалось. Веки Мануэла смежились, и он погрузился в сладостный сон, каким спят или великие грешники, или великие праведники.
Когда он открыл глаза, то увидел, что отец, сгорбившись, все еще ходит по полю с палкой и вдавливает в землю зерна, оставшиеся на поверхности. Сколько он проспал?! Мануэл посмотрел на часы, у него они были, как у всякого, кто поездил по свету, — но так и не понял, проспал он минуту или целый час. Он забыл завести часы. Нужно было помочь отцу, Мануэл поспешно сел и потянулся. Вечер был Теплый, и ему приятно было чувствовать, как под ласковым солнцем кровь быстрее заструилась по жилам. Жизнь сейчас не казалась вечной каторгой, как он считал иногда. Когда Мануэл наконец встал, чтобы помочь старику, ему вдруг захотелось дать пинка Фарруско, который спал рядом. Пес почему-то не пожелал проснуться. Впрочем, пусть поспит, ведь он такой верный и умный! Но Фарруско поднялся и направился к пашне, пока Мануэл укорял себя за то, что не помог отцу. Следы старика вели в конец поля, значит, он уже почти все сделал. Мануэл почесал в затылке, недовольный собой. Но откровенно говоря, не так уж тяжело ходить с палкой по полю. И он снова растянулся во весь рост, подложив ладони под щеку; его глаза опять слиплись, и Мануэл погрузился в мечты. Фарруско снова подвернулся ему под ногу, но даже не пошевельнулся от удара. Когда брюхо полное, жизнь не так уж плоха, если и дадут пинок-другой. Поэтому пес и был так спокоен. Но набить брюхо удается не каждому; нищим, например, совсем редко. И тогда мечтать, особенно если в душе незаживающие язвы, грезить наяву, забыв обо всем, было приятней, чем искать забвения в вине.
И Ловадеуш снова начал мечтать о доме, но мысли стали вдруг спотыкаться, видимо, потому что его мучила жажда. Действительно, горло пересохло; Мануэл встал и пошел к бочонку, который стоял в глубине хижины. Он жадно сделал несколько глотков и снова лег. Фарруско не шелохнулся.
Вытянувшись, как ящерица под весенним солнцем, на стоге дрока и вереска и непроизвольно отбивая носками скрещенных ног беззаботный радостный ритм, он поплыл по спокойной реке мечтаний. Потом взглянул на нависшие над хижиной скалы, суровые и величественные, словно гора Пао-ди-Асукар[11], перенесенная в Португалию, и принялся подсчитывать.
Вот он приглашает мастера Лару, искусного каменщика из Монтемуро, который не имеет себе равных и с которым он не раз виделся в трактире у Накомбы. «Сколько вы возьмете за такой дом?» — спрашивает он и рисует на полу прямоугольник, восточный угол которого упирается в скалу. В доме будет два этажа, четыре комнаты на первом, четыре на втором, несколько окон, две двери.
— А не тесно будет?.. — спросит каменщик.
— Тесно? Что вы! Для меня и моей семьи хватит. Используйте выступ в скале или сравняйте его, чтобы он не выпирал внутрь дома.
— Лучше, пожалуй, срезать… И камень будет на стены…
— Нет, сеньор, камень вы возьмете на этих холмах. На холмах его много, а скалы грех ломать. Смотрите, какие они ровные наверху, хоть самбу танцуй. Я, наверно, поставлю там ветряк и жаркими ночами буду там спать. А еще я установлю там две мачты и по праздникам — в день открытия Бразилии, в день установления Республики в нашем воровском притоне, на рождество и в дни семейных торжеств — на них будут развеваться флаги. Эти флаги расскажут всем, что здесь поселился португалец, который побродил